Валентина Николаевна Мельникова живёт сейчас в Ульяновске, но по рождению она ленинградка. Закончила там школу, институт, всю жизнь проработала на оборонных предприятиях «Арсенал» и «Звезда». Ребёнком пережила блокаду.
- Мои бабушка и дедушка жили перед войной в самом центре Ленинграда – на улице Садовой, дом номер 14. Квартира коммунальная, они занимали одну комнату. Семья Петровых состояла из пяти человек. Дедушка – Александр Петрович, бабушка – Евдокия Александровна, старшая дочь Клавдия (моя будущая мама), младшая – Варвара и приёмная дочь Мария (двоюродная сестра Клавы и Вари, её родители умерли от туберкулёза).
Потом мама вышла замуж, переехала жить к мужу, в 1932 году родилась моя сестра Людмила, в 37-м родилась я. Мама была домохозяйкой, сидела с нами, папа, Николай Алексеевич Мельников, работал мастером на Невском химическом заводе, имел бронь, но с началом войны добровольцем ушёл на фронт и осенью пропал без вести под Ленинградом.
Как только ушёл папа, мы остались с бабушкой, а мама пошла работать. Сначала она на электростанции разгружала вагоны с торфом. Помимо хлебных карточек им давали гороховый суп, который мама в бидончике приносила домой. Потом она пошла на военный завод «Большевик», работала в литейном цеху, крановщицей, они лили корпуса для мин.
Тётя Маша (Машенька) ещё летом уехала с однокурсниками рыть окопы и не вернулась. На всю войну её потеряли, думали уже, что она погибла. А их отрезали немцы, и эти годы она прожила в Петергофе на оккупированной территории.
С началом войны добровольцем ушла на фронт тётя Варя, Варвара Александровна (по мужу она будет Левинтовой). Хирургической медсестрой она пройдёт до Берлина, будет награждена орденом Красной Звезды, боевыми медалями.
В разговорах моей мамы с тётей Варей они всю жизнь не могли себе простить, что не вывезли из Ленинграда родителей. Тётя Варя себя очень корила. Тогда ведь всем внушали, что война эта ненадолго, от силы на три-четыре месяца.
Первым, в феврале 42-го, у нас умер дедушка. Он 1888 года рождения, пока были силы, работал на механическом заводе, потом от голода ослаб и лежал дома. По-видимому, его организм не принял столярный клей, который мы растапливали и ели. У него открылась сильнейшая диарея, и его ничем уже нельзя было спасти. Похоронен на Волковом кладбище, в братской могиле.
Я спала на одной кровати с бабушкой. Было очень холодно, и на нас было надето всё, что только возможно. Спали под ватным одеялом и согревали друг друга. Однажды бабушка не проснулась, умерла во сне. Мы её перенесли в пустующую комнату к соседям и какое-то время не хоронили, потому что карточки выдавали подекадно, и мы эту декаду могли пользоваться её хлебным пайком.
Потом за буханку хлеба нам сделали гроб, и мама с соседкой тётей Лидой на саночках свезли бабушку на наше кладбище, в отдельную могилу. Это была весна 1942 года.
У всех началась цинга, начали выпадать зубы. Мама хотела нас с сестрой как-то подкрепить, выменяла на своё обручальное кольцо стакан клюквы. Но не смогла донести его до дома, по дороге съела сама.
На улицу было выходить опасно: бомбёжка, артобстрелы, бандитизм. Детей на улицу старались вообще не выпускать, в городе было людоедство. (Соседи по дому на Садовой не дождались своего мальчика из магазина). Милиция работала, но если бандитов ловили на месте (и если были свидетели), их никуда не везли, составляли акт и на месте расстреливали.
Когда умерла бабушка, меня отдали в круглосуточные ясли-сад. Иногда маму отпускали с завода проведать семью, и она ненадолго забирала меня домой.
Первую ёлку в детском саду я очень хорошо запомнила. Потому что это была живая, пахучая, настоящая ель. Встречали новый 1943 год. И мы не очень ждали Деда Мороза со Снегурочкой, мы думали только о том, какие дадут подарки.
И вот из двери выходит нянечка-буфетчица, в руках у неё поднос, а там… Вот такие куски настоящей белой булки, каждый кусок грамм по двести… Поднос был только один, мы жадно смотрели на него, видели, что хлеба на нём становится всё меньше, и мы испугались, что нам не достанется. И в зале поднялся детский рёв…
Воспитатели догадались, вынесли ещё несколько подносов. И, вы знаете, несмотря на то, что нас перед этим праздником покормили, мы не могли сдержаться. Мы сели и стали эту булку есть. Это же была булка, а не чёрный пайковый хлеб, который приставал к зубам.
Мы, дети, пережившие блокаду, были неулыбчивые, неразговорчивые, слепые, без зубов. Смотрели на всех исподлобья, с подозрением, с опаской.
Иммунитета никакого не было. Я как в войну начала болеть, так потом несколько лет проболела. Чихнут рядом, и я тут же заболею. Причём, заболею не простудными заболеваниями, у меня всё время были осложнения на лёгких, пневмония. Лёгкие у меня потом уже были все в рубцах, я 15 лет стояла на учёте в тубдиспансере. В Питере из-за его влажного климата я уже жить не могу – задыхаюсь.
Обувь была плохая, в основном, тряпошная, снашивалась быстро. Летом часто бегали босиком. Наколешь ногу на колючке или порежешь об осоку – это, считай, язвы будут полгода заживать. Сразу отёк, сразу воспаление – потому что организм ни с чем не боролся.
Вернувшиеся с фронта военные врачи (в том числе и моя тётя Варя) боялись нас, ленинградцев, лечить. Они не знали, как поведёт себя наш организм в той или иной ситуации.
Мы и в школу-то пошли с опозданием. Кто-то даже и в десять лет. А я вообще год была слепая. Пошла в школу, месяц походила, и выяснилось, что я почти ничего не вижу. Мне сказали: «Нет, милый друг, придёшь на будущий год, давай, набирайся сил».
А вы знаете, сколько после войны умирало людей… Ни одного дня не проходило, чтобы в нашем микрорайоне не было похорон. То раненый, вернувшийся с фронта, умрёт. То больные, которых догнала блокада. То на заводе или стройке кого-то смертельно травмируют. Кто переел, кто чем-то отравился. Ели же всё подряд…
Долгие годы после войны мы очень боялись грозы. Когда начинались раскаты грома, затыкали уши и прятали голову под подушку. И салютов очень боялись – страх всё время сидел внутри.
Почти до 1970-х годов мы не могли победить в себе постоянное чувство голода. Всё время хотелось кушать, кушать и кушать. И даже когда ты только что поел, всё равно хотелось. Это наше блокадное недоедание очень долго потом ещё сказывалось…
Записал Геннадий Дёмочкин.
Сегодня в Ульяновске отмечают 70-летие снятия Ленинградской блокады 
Симбирянка Светлана Цемошевич победила свое прошлое 
Элеонора Денисова: жизнь между небом и землёй 
Участвуя в конкурсе «АиФ», наша героиня вышла замуж 
Три стрелы