Виктор Чижиков: «Мне не интересна морковка на закате!»

Виктор Чижиков, популярный иллюстратор детских книг, сотрудник журналов «Мурзилка», «Весёлые картинки», «Крокодил», получил мировую известность, придумав образ медведя Миши, талисмана Олимпиады-80 в Москве.

26 сентября художнику исполнится 80 лет. В Ульяновск он приезжал, чтобы открыть выставку своих рисунков в областной научной библиотеке и провести встречи с читателями (это было частью программы Международного культурного форума).

Судьба художника связана с Ульяновской областью: в войну, ещё ребёнком, он жил в Крестовом Городище Чердаклинского района. Об этом Чижиков вспоминал и на встрече с читателями, вспомнил и в этом интервью.

«Джон Дрит» и Крестово Городище

«Мне было приятно вернуться сюда, в Ульяновск, где мне когда-то в детстве было хорошо, - вспоминает Виктор Александрович. - Помню, как тепло ко мне там относились».

- Художник впитывает в себя впечатления, как лейденская банка электричество, они накапливаются слоями, но первый слой – это Крестово Городище, где я прожил в эвакуации с шести до девяти лет: отец на фронте, мать на работе – не могу это забыть. Помню, как забрался на худую лошадь, стоящую у забора, потянул за повод, она стала кружиться на одном месте, и я с неё свалился, в своей новенькой матроске – да в коровью лепёшку.

На пристань в Городище тогда регулярно заходили два теплохода – один побольше, «Власть Советов», и поменьше, «Джон Рид» (которого деревенские звали «Джон Дрит»). «Джон Дрит» приходил в одно и то же время, и по его гудку люди ставили ходики. «Маленький зёват», – говорил хозяин дома, заслышав гудок. Такого смачного языка я с тех пор нигде не слышал, мне жаль, что этот язык теряется. А в первом классе я заработал свой первый трудодень. Наш класс бросили на борьбу с сусликами, которые пожирали посевы. Председатель колхоза сказал, что каждый суслик в день съедает 10 кг зерна. Убивать грызунов я отказался, но мы с другом подвозили воду, которую дети заливали в сусличьи норы. За эту работу мне дали 16 кг гороха.

– Наблюдая, как вы ставите бесконечные автографы на своих книгах, я поражался вашему терпению. Это профессиональное качество художника?

– Да, причём именно иллюстратора. Иногда приходится сто человек рисовать. Как-то раз я работал в деревне у нас под Москвой. Зашёл местный пастух: «Лександрыч, пойдём выпьем!» А я не могу: работа.

Передо мной лежал эскиз, он посмотрел: «Ну и работа у тебя…». И обозвал её неприличным словом. «Ну ладно, – говорит, – буду терпеть, без тебя бутылку открывать не буду».

Приходит через два часа, а у меня только в карандаше нарисовано, еще тушью обводить надо. Он согласился терпеть и до завтра. Так я бы растянул работу на два дня, а тут пришлось, зная, что он там терпит, сидеть всю ночь и рисовать. Усидчивость, конечно, необходима, но и в ней есть свой азарт: пересилю!

– Есть ли у вас возможность выбирать, над чем вы будете работать, или вы как актёр, которого назначают на роль?

– У меня перед актёрами огромное преимущество: я могу отказаться от работы. Если актёр ждёт роли, то я не жду, мне предлагают. Это огромное везение. Мне очень важно, чтобы в книге был динамичный сюжет, чтобы кто-то кого-то побил по ходу дела: драку рисовать очень интересно! Или вон Печкин, который сошёл с ума, и его везут в больницу, – тоже интересно. А морковку на фоне заката, как изображают живописцы, мне неинтересно рисовать. Мне подавай действие.

– Если в СССР иллюстратору давали оформить книгу, потом на этот гонорар можно было жить чуть ли не целый год. В советское время вы были состоятельным человеком?

– Я купил кооперативную квартиру нам с женой и помог купить квартиру сыну. Сегодня я бы на квартиру не смог заработать.

Пояс на Мише приснился

– Многие люди вашего поколения говорят, что тогда на пенсию можно было неплохо жить, и вообще всё было лучше. У вас есть обида на сегодняшнее время?

– Да, в каком-то смысле тогда было лучше. Но времена не выбирают, поэтому какие могут быть обиды? Я благодарю судьбу, что она дала мне интересную жизнь. Ведь у меня не было начальства. Конечно, я иногда подчинялся решению редакторов. Спрашивают, допустим, почему у меня крокодил такой толстый? Да потому что он съел городового! Все споры имели творческий характер: «Сделай этого персонажа повеселее…» Чего обижаться-то, если заказчик – редактор.

– Несмотря на огромное число книг, которое вы оформили, можно ли сказать, что олимпийский талисман – это образ, который разделил вашу жизнь на две части: до и после Олимпиады?

– Конечно. Для меня он – один из длинного ряда графических образов, но судьба распорядилась назначить его символом Олимпиады. Когда-то все газеты мира вышли с моей фамилией. Но я рад, что сделал это. Я же делал это не для кучки чиновников, а для России.

Мой медведь ни перед кем не заискивает, он лишён кукольного идиотизма, у него спокойный и приветливый взгляд, в нём есть «русскость». Он стоит очень просто, не кланяется, мол, будьте добры к нам, вот хлеб-соль, а словно говорит: «Вот я такой, нравлюсь – приезжайте».

– Как быстро родился этот образ?

– Мой друг, художник Перцов, шёл по улице и встретил руководителя Союза художников, тот говорит: прошёл конкурс, прислали 40 тысяч вариантов медведя, ничего не подходит, вот бы вам, детским художникам, подключиться.

Мы с друзьями на неделю засели в моей мастерской и рисовали карандашом варианты: найти образ трудно. Один из сотни рисунков, сделанных мною, понравился в Олимпийском комитете. К 1 апреля 1977 года я сдал рисунок в цвете. Но пояс из олимпийских колец придумал позже.

Сначала я «надевал» на Мишку какие-то шапки с олимпийскими цветами, но «мешали» уши. Я продолжал думать, и в начале августа мне приснился медведь с поясом. Я проснулся и записал эту мысль, поехал в Олимпийский комитет, взял оригинал, дорисовал пояс и понял: теперь всё в порядке.

Медведь стал похож на штангиста, только что взявшего вес. Образ состоялся. Кто-то предлагал его «одеть». Но если надеть на него штаны, скажут – где майка, а если надеть майку, спросят – почему без штанов? Я отказался переделывать и правильно сделал.

80 – красиво, но не комфортно

– Вы рассказали историю о том, как после войны переходили через Арбат и чуть не попали под машину из кортежа Сталина, и как сам генсек погрозил вам пальцем. Вы были свидетелем, как ваших соседей увозили на «воронке». Когда Сталин умер, вам было 18 лет – сознательный возраст. Вы верили вождю?

– Что значит – верил? Тогда такого вопроса не возникало. Конечно, верил. И когда Хрущёв развенчивал культ, когда выбрасывали портреты Сталина, было не по себе. Это от неведения, ведь правда о ГУЛАГе раскрылась уже потом. Например, великий наш карикатурист Константин Ротов был арестован в 1939 году как иностранный шпион. Его оклеветали, он отсидел 17 лет. В лагере он вёл себя исключительно: на нём было всё оформление. А красок не давали! Однажды к юбилею Октября поступило задание оформить клуб. Его помощник, архитектор, нашёл синюю и жёлтую глину, Ротов рисовал карандашом – изумительно, чётко, а тот выкладывал глиной силуэты. Получилось целое панно на тему штурма Зимнего. Прошло на ура.

– Как вы тогда относитесь к теперешней реабилитации Сталина, когда кругом опять появляются его портреты и статуи?

– Реабилитировать человека, загубившего массу жизней, – задача сложная. Если люди хотят, чтобы это повторилось, пусть продолжают этого не понимать.

– Накануне 70-летия вы сказали в интервью, что у вас есть чёткая перспектива на пять лет. Есть ли она у вас накануне 80-летия?

– Планы есть, но они более скромные и реалистичные. Хочу доделать серию «Коты великих людей». Книги переиздаются, и у меня есть возможность спокойно пораскинуть мозгами. Я никуда не спешу сейчас. Уверяю вас, 80 лет – это только выглядит красиво, а жить с этим не очень комфортно.

Смотрите также:

• Классик фотопублицистики о вождях и эпохах. Интервью с Валерием Щеколдиным →
• Сергей Хохрин: «Мы спасаем город от серости» →
• Два портрета в одной раме →