Мы говорим об этом с врачом из Карсуна, поэтом, членом Союза писателей РФ, Союза журналистов РФ, организатором творческих проектов Татьяной Эйхман.
Не надо судить
Т. Захарычева: Татьяна Александровна, вы врач и всю жизнь занимаетесь поэтическим творчеством. Как это сочетается?
Т. Эйхман: Может, на меня обидятся поэты и писатели, но медицина – наипрекраснейшее из всех искусств. Если человек пришёл в эту профессию по призванию, с желанием помогать людям, то это всегда творчество. Но на работе я никакой не поэт, а человек в белом халате.
– Вы растили детей, работали, писали стихи, реализовывали творческие проекты… Почему у одних сто дел спорится, а другие проживают жизнь вяло? Можете это объяснить как врач и как человек?
– Вот, не стала бы судить, кто, как и почему живёт. На этот счёт расскажу о двух своих воспоминаниях. В студенчестве однажды случилось мне ехать в троллейбусе вместе с нашим профессором и прекрасным человеком Раисой Алексеевной Мельниковой. А тут какой-то мужчина неприглядной наружности толкнул нас, пробираясь мимо. Я как-то с раздражением сказала: «Фу, какой дядька, и чего он лезет?!» А Раиса Алексеевна говорит: «Таня, какая ты ещё молодая… Может быть, он едет со смены, уставший, а может, у него дома тяжело больной родной человек. Ты же ничего о нём не знаешь, а судишь». Я эти слова помню всю жизнь. И второе: мой отец умер рано, в 60 лет. Я помню его очень сильным, он верил, что человек всё что угодно может построить и создать. Совхоз «Языковский», директором которого он был, тогда тоннами сдавал мясо государству. Папа умирал, а рядом с ним до последнего лежала книжка «Технология промышленного производства свинины». И когда его не стало, я думала: «Только бы он был жив, пусть не был бы деятельным, сильным, а просто сидел на лавочке, и я могла бы сесть рядом». Так что не будем никого судить за «вялую» жизнь. Любая жизнь – ценность.
– Не открою Америку, если скажу, что все мы родом из детства. Я росла в окружении любящих людей – родителей, бабушек и дедушек. Мама и папа всё время работали, мама была врачом-гинекологом. Но если было свободное время, в доме часто собирались их друзья, сослуживцы. И я хорошо помню, что взрослые разговаривали, смеялись, песни пели, что у них были такие тёплые товарищеские отношения. Когда к нам приезжал мамин старший брат из Москвы, профессор неврологии, к нему люди шли за консультацией, и он никому не отказывал. Ребёнком я жила в Языкове, каждый день видела Пушкинскую ель. Только один этот образ какие ростки в душе дал! Представьте: Пушкин, который вращался в высшем свете где-то между Москвой и Санкт-Петербургом, приехал в Языково. И до сих пор стоит дерево – свидетель тех событий. Да пусть даже не он посадил эту ель, главное, что мы верим, что он.
Пережить и передать
– Вы многие годы проводите творческий молодёжный конкурс «Друзья по вдохновению», посвящённый дружбе Пушкина и Языкова. Современной молодёжи это интересно?
– И раньше молодёжь была разной. Но, наверное, сейчас расслоение стало более жёстким. Есть ребята ленивые, которым ничего не интересно. А есть очень глубокие, трудолюбивые дети. Наш конкурс начинался с районного, но ведь вырос до открытого областного. Нам присылают стихи, сказки, эссе, рассказы из Альметьевска, Дагестана, Германии… Один мальчик из Алатыря написал, что когда начал читать стихи Языкова, не понял их. А потом наткнулся на его стихотворение, посвящённое няне Пушкина. Стал разбираться, когда же он с ней познакомился и выяснил, что, оказывается, Языков приезжал к Пушкину в Михайловское, и Арина Родионовна кормила друзей ужином, рассказывала им сказки. И это так его поразило, что он увлёкся поэзией Языкова. А не того ли мы добиваемся, чтобы ребёнок начал читать книги?
–Вы ведь еще ведёте литературное объединение для взрослых…
Пластовские встречи
– В детстве вы встречались с Аркадием Александровичем Пластовым. Это было тоже сильное впечатление?
– Однажды папа сказал: «Я тебя возьму в Прислониху. Ты вот знаешь, что наш дядя Ваня профессор медицины, а я тебя познакомлю с профессором живописи». Приехали в Прислониху, и выходит нам навстречу пожилой мужчина в такой же косоворотке и пиджаке, как у моего деда, говорит «окая», совсем по-деревенски. Я ещё подумала, не разыгрывает ли меня папа. Потом Аркадий Александрович подозвал меня, спросил, как зовут и предложил: «Давай я тебя нарисую». А я посмотрела на свои сандалии со сбитыми носами, на выцветший сарафанчик, спрятала за спину руки в цыпках и испуганно замотала головой: «Нет-нет-нет, я не буду». До сей поры жалею об этом. Позже, вспоминая эту встречу, я поняла, что «дедушка» точно был художником, потому что из кармана пиджака у него выглядывало много-много карандашей. А через плечо висела сумка, из которой он доставал блокнот и папе показывал какие-то наброски. Стала ребят расспрашивать, знают ли они, что в Прислонихе художник живёт. Оказалось, многие его встречали и удивлялись, как он быстро зарисовывал то, что встречал по дороге. Когда я стала постарше, поняла, что вот так он и жил с постоянной мыслью увидеть, подметить, зарисовать, запечатлеть – интересную позу человека или собаки, растение, весь мир, который его окружал. И когда в 1976 году, уже после его смерти, в столичном Манеже наконец состоялась его персональная выставка, Москва открыла для себя целый мир крестьянской России – яркий, живой, правдивый, наполненный образами женщин, детей, стариков, сельской молодёжи... Пластов писал только то, что хорошо знал, поэтому он смог ТАК убедительно показать свою Россию.
– У вас есть очень хорошее стихотворение по картине «Фашист пролетел». Так она вас зацепила?
– Это очень сильная картина. Если только задуматься: зачем этот военный летчик убил ребёнка? Ведь мальчик никакой угрозы для него не представлял. Убил просто так, походя, вырубил из жизни целую ветвь. И не будет у этого мальчика уже никогда ни сына, ни внука, ни правнука. Художник так показал это бессмысленное, жестокое убийство, что лучше не объяснишь, что такое фашизм и фашист.
– Вы написали книгу о сыне Пластова Николае Аркадьевиче. Почему? Чем он вас впечатлил?
– Быть художником и сыном такого великого художника легко или сложно? Один знакомый мне сказал: продавал бы по одному полотну отца в год и жил бы припеваючи. Можно было бы, наверное, и так. Но он занялся тем, что стал систематизировать наследие отца. Ведь Аркадий Александрович так напряжённо работал, что многие портреты после его смерти остались без имени, без даты. И Николай Аркадьевич с немецкой педантичностью (видимо, тут сказалась кровь его матери Натальи Алексеевны фон Вик) стал всё это восстанавливать. Помогло то, что он увлекался фотографией и всех героев картин отца фотографировал, причём негативы подписывал. Именно он подготовил первую персональную выставку работ отца в Москве и собрал для неё картины из разных выставочных залов страны. Вот такие люди и должны быть примером истинного, а не какого-то квасного патриотизма. Ведь Николай Аркадьевич остался жить в Прислонихе, хотя у него была московская прописка. И лёг в землю рядом со своим отцом. Здесь же, в Прислонихе, похоронены его дед и прадед. Я написала о нём скорее для школьников, но надеюсь, что когда-нибудь о Николае Аркадьевиче напишут большую книгу. Он и художником был замечательным. Больше всего я люблю его картину «Доктор».
– Сейчас всё чаще говорят, что российская деревня умирает. Что вы думаете об этом?
– Да, мегаполисы быстро развиваются, туда стекаются и деньги, и люди. И всё-таки не верю, что не будет людей, которые захотят жить в деревне. Без села и России быть не может. Что-то всё равно изменится. Австрийское правительство, например, придумало доплачивать крестьянину, чтобы он держал коровку, чтоб на шее у неё был колокольчик. Австрияки хотят, чтобы дети понимали, откуда берётся молоко, чтобы туристы, проезжая через страну, видели, что её земли обработаны. И мы к этому придём, да уже приходим… У нас замечательная страна. Я много где была: в Риме, на Кубе, в Праге, в Берлине… Ну и что – лежишь на пляже Варадеро и думаешь: нет, у нас лучше. У нас бывает и зима, и лето, и весна, и осень. А здесь лето и лето… Ну что это за жизнь?
Татьяна Эйхман: «Никакие они не верующие!» 
«АиФ» в моей судьбе. Первые номера нам дал преподаватель Алексей Астафьев 
Геннадий Дёмочкин: «Я не верю в предательство Горбачёва» 
Игуменья Сергия (Вотрина): «Монашество приближает человека к Богу» 
Валерий Перфилов: «Николаю II отказали все»