В музее-мемориале В.И.Ленина работает выставка «История ГУЛАГа. Система и жертвы». Правда ли, что Музей истории ГУЛАГа запустил региональную просветительскую программу с Ульяновска?Я знаю, что эта экспозиция уже вызывала недовольство некоторых граждан левых убеждений, которые посчитали ее проявлением антисоветизма. Интересно, готовы ли были организаторы выставки к такому противостоянию, что они об этом думают.
И. Васильев, Ульяновск
Выставка «История ГУЛАГа. Система и жертвы» дает понятие о становлении, экономике, размерах системы ГУЛАГа, о категориях и числе репрессированных, рассказывает о «Большом терроре» и так называемых лимитах на репрессии, о работе внесудебных «троек», о «расстрельных списках», местах массовых захоронений. Об этоми многих других фактах после первой экскурсии по выставке корреспондент «АиФ» расспросил сотрудника образовательного отдела Музея истории ГУЛАГа Алексея Трубина.
С. Гогин: Многие нашли некий символизм в том, что выставка про ГУЛАГ и сталинские репрессии проходит в музее Ленина, при жизни которого, в 1918 году, в России появились первые концлагеря для «классовых врагов», для политзаключенных. Нашлись люди, протестовавшие против размещения вашей экспозиции в Ленинском мемориале.
Чтобы понять, надо ужаснуться?
А. Трубин: Наша выставка в музее Ленина – свидетельство того, что мы можем об этом говорить, что наступило время, когда мы относимся к таким личностям, как Ленин, не как к религиозным деятелям, а как к живым людям, которым ничто человеческое не чуждо. Это поможет в осмыслении сложных периодов истории. А когда нам запрещают фильм «Смерть Сталина», это говорит о том, что мы что-то не проработали, не переосмыслили. Когда мы не можем поговорить о человеке как о человеке, значит, у нас осталась серьезная неизлеченная травма, закодированная в социальных структурах.
– Проводя экскурсию, вы говорили спокойно, фактично, отстраненно, отчасти безэмоционально. Но, возможно, эмоциональный посыл здесь бы не повредил. Сказано же кем-то: чтобы понять, надо ужаснуться.
– Ужаснуться не самое главное, главное – осознать. Понятно, что познание идет от впечатления к осмыслению. Но впечатления здесь вызывают интервью репрессированных. Человек, послушавший интервью, ознакомившийся с цифрами, сложит свою картину. Он сопоставит сухие цифры с воспоминаниями, которые оживляют эти данные. Экскурсия вряд ли должна вызывать бурю эмоций, но может провоцировать на размышления.
Сколько стоит человек?
– Накануне экскурсии один из наших девятиклассников из престижной гимназии, едва пробежавшись по выставке, назвал её «околоисторической». Я поговорил с ним и понял, что он пользуется ненаучными источниками информации, утверждает, что «НКВД врать не могло», что репрессии против врагов народа были оправданы. По сути, вам с вашей выставкой приходится противодействовать пропаганде, оправдывающей ужасы сталинщины. Есть люди, которые подойдут к вашим стендам, но ничего не увидят или не захотят увидеть.
– Да, они увидят то, что захотят. Опыт показывает, что аргументы «за» при желании легко становятся аргументами «против» и наоборот. Но мы никому не противостоим, у нас нет такой идеи. В государстве официально принята концепция по увековечению памяти жертв политических репрессий, подписанная президентом. В Москве и регионах открываются монументы в память репрессированных. Есть стратегия открытия архивов и работы с ними. Политика государства определена, другое дело – образ мыслей, на которые она не может повлиять. Да, есть люди, жившие в Советском Союзе и воспитанные людьми, которые в нем жили, в определенной эстетике. Им сложно принять, что рядом с нормальной жизнью творились страшные вещи. Так же людям, которые в 1953 году освобождались из лагерей, было сложно вернуться к обычной жизни. Есть воспоминание: одна женщина, освободившись, пришла на станцию и увидела двух девочек, которые смеются. Она расплакалась, потому что не понимала, как можно вообще чему-то радоваться.
Есть две радикальные позиции: одни люди полностью отвергают факт репрессий, другие говорят, что кроме репрессий ничего и не было. Мы же, зная о темпах роста и индустриализации, всегда задаем вопрос: сколько стоит человек? Есть ли цель, оправданная человеческими жизнями? Тем более в таких количествах? Одна жизнь ценна, а тут – миллионы жизней. Когда задаешь такой вопрос, дискуссия затихает и переходит в гуманитарное русло.
– Меня удивляют люди, которые с жаром спорят о цифрах расстрелянных: 700 тысяч или 1,9 миллиона. Как будто это что-то принципиально меняет.
– Принципиальной разницы нет. Легко говорить – 700 тысяч. А если среди них твоя семья? Какая разница, сколько там еще? Человек, лишившийся родителей, детства, обычной мирной жизни, становился заложником системы, которая почему-то считала его сыном или дочерью врага народа. Дети репрессированных – это наши сегодняшние граждане. Для тех, кто через это прошел, разговор о цифрах не столь существен. Мы говорим о минимально доказанных цифрах, мы за них отвечаем, можем их аргументировать со ссылками на монографии.
