Искусство не терпит суеты

Но даже пройдя долгий творческий путь, не всегда видишь «небо в алмазах», и все трудности этого пути Борис Николаевич испытал на себе, не растратив при этом ни энергии, ни оптимизма, ни жажды творчества…

Повороты судьбы

Предки моей матери переселились в Приморский край с Западной Украины во времена столыпинской реформы, — рассказывает Борис Николаевич, — тогда было бурное освоение Дальнего Востока. Туда же призвали в армию моего отца — там они и встретились. В результате 7 мая 1937 года родился я… Мама, к сожалению, прожила очень недолго. Она была, как мне потом рассказывали, девчонкой бесшабашной, веселой, спортивной. Однажды искупалась в реке Уссури во время ледохода, простудилась, заболела и умерла. Это случилось в 1941 году — был ей всего двадцать один год… Я остался у бабки с дедом, поскольку отец ушел на фронт, а остальные родственники просто забыли, что он у меня есть. И очень удивились, когда он вернулся за мной после войны с Японией.

С ним мы уехали в Борисоглебск Воронежской области. Жили в коммуналке — комнатенка в двенадцать квадратных метров, печка в углу, удобства во дворе. И так получилось, что в наш город в 1949 году приехали художники — Иван Николаевич и Лидия Васильевна Франго — и поселились с нами в одном доме. Иван Николаевич вел изостудию в Доме пионеров, и я начал там заниматься. Он, кстати, и подарил мне первую мою кисточку. Они там прожили недолго — до 1954 года, после чего переехали в Ульяновск, но этого срока хватило, чтобы навсегда «заразить» меня страстью к рисованию и живописи.

Учиться, учиться и учиться…

После школы я дважды пытался поступить в Московский полиграфический институт, но, увы, безуспешно. А третья попытка совпала с международным фестивалем молодежи и студентов, и Москва на это время стала закрытым городом для всех приезжих. Так что мне пришлось поехать в Одессу и поступить в Одесское театральное художественно-техническое училище на бутафорское отделение. Но учили там, разумеется, не только делать муляжи — там я прошел полный курс обучения рисунку, живописи, скульптуре. О тех временах вспоминаю с большой любовью и теплотой — у нас был чудесный преподаватель Константин Кериакович Стомеров, грек по происхождению… Он невероятно интересно преподавал историю материальной культуры, прекрасно знал несколько языков, поскольку имел настоящее гимназическое образование. Мы к нему ходили на лекции, как на спектакли. Когда я закончил училище, мне порекомендовали продолжить обучение в Ленинграде, но у меня к тому времени уже были и жена, и дочка — пришлось искать место, где можно было учиться заочно. И таких институтов было всего два — в Москве и во Львове. Я предпочел Москву и не ошибся. Нас, заочников, многие преподаватели ценили и любили больше, чем тех, кто учился на дневном отделении. Там попадались дети «больших» родителей, «потомственные» художники, которые рано начинали «мастериться», лоботрясничать и зазнаваться…

Жил я в то время снова в Борисоглебске, работал на телевидении художником-постановщиком. Потом некоторое время в поисках интересной работы странствовал по России и заехал в Ульяновск — проездом из Сибири. Встретился здесь с Иваном Франго, и он меня сразу же привел в местный Союз художников. А замечательный ульяновский живописец Иван Васильевич Лежнин порекомендовал меня в Дом народного творчества, где я и проработал пять лет.

Работа без права на ошибку

В 1967 году, накануне 100-летия со дня рождения Ленина, мне даже предложили стать главным художником города… Но тогда эту должность занимал мой друг Рифкат Багаутдинов — великолепный мастер монументальной живописи, и я отказался. Мы с ним даже одну афишу сделали для нашего драматического театра к спектаклю «Вьюга». Я последний экземпляр этой афиши подарил театру на 120-летие. С ней в свое время был курьезный случай: она провисела всего несколько часов — в обкоме партии решили, что там Ленина «отчурбанили»…. Как я потом узнал, что-то в работах Рифката не понравилось тогдашнему первому секретарю обкома КПСС Анатолию Андриановичу Скочилову, который, как оказалось, был самодеятельным художником…

Но, конечно, если бы я отказался от должности из принципиальных соображений, у меня могли возникнуть серьезные проблемы, и я просто сказал, что мне надо делать дипломную работу — я как раз заканчивал институт.

Долгое время я занимался в основном книжной графикой, делал гравюры, экслибрисы. Я всегда любил графику — это работа без права на ошибку. Если живопись продаешь, то, как правило, расстаешься с картиной навсегда и даже порой не знаешь, где она находится. А экземпляр гравюры всегда можно оставить себе.

У меня есть целый цикл работ, посвященных строительству мемориала — я с ними участвовал во многих выставках. Одна из них была напечатана даже в отрывном календаре, а это было одно из самых массовых печатных изданий в Советском Союзе.

О вкусах не спорят, но…

Во второй половине 70-х создалась серия гравюр о человеческих трагедиях в разное время, в разных странах — Бабий Яр, Сонгми, Сабра и Шатила. Шесть работ из этой серии мне заказали для выставки «Большая Волга». Такая масштабная выставка проходила один раз в пять лет и была, по сути, одним из способов государственной поддержки людей искусства. Представители выставкома ездили по большим городам, смотрели, над чем работают художники, и если эскизы, наброски, замыслы были достойны внимания, с художниками заключали договоры на еще не созданные произведения. Сейчас, к сожалению, ничего подобного нет. А ведь, двигаясь в будущее, нельзя забывать о том лучшем, что было в прошлом, и пользоваться этим опытом. Над действительно хорошей картиной нужно долго работать, и мастерскую надо арендовать, но, увы, сейчас правила диктует рынок. «Новые русские» предпочитают покупать картины на уличных развалах. Берут то, что им нравится, а вкуса-то художественного у большинства нет… Трудно представить, чтобы те же Савва Морозов или Третьяков бродили по уличным развалам и выбирали картины.

А сейчас даже те, кто заказывает свои портреты, не находят времени, чтобы позировать — приносят фотографии, чаще всего отвратительные, сделанные абсолютно непрофессионально. Но чтобы сделать достойный портрет, нужно хотя бы узнать человека, поговорить с ним, понять характер. И писать надо с натуры! Почему-то у императора Николая II было время, чтобы позировать Серову, а у них для Склярука времени, как правило, не бывает… А искусство суеты и спешки не терпит.

Был анекдотический случай — императрица Александра Федоровна тоже была любительница порисовать, и когда Серов писал портрет Николая, подошла и начала давать советы. Серов вытер кисть, отдал ей в руки, сказал: «Продолжайте…». И ушел. Потом сам царь перед ним извинялся. У подавляющего большинства нынешних «хозяев жизни» едва ли хватит внутренней культуры на подобный шаг…

Смотрите также:

• Классик фотопублицистики о вождях и эпохах. Интервью с Валерием Щеколдиным →
• Алексей Соколов: «Иногда я чувствую себя Ван Гогом с Красной речки» →
• Сто лет без одиночества →