Вазген Вартанян: «Люди путают успех с величием»

На 54 фестивале «Мир. Эпоха. Имена» московский пианист Вазген Вартанян отыграл сложнейшую двухчасовую программу.

Большой зал Мемцентра давно не слышал такой изысканной музыки, которая могла озадачить людей с «нетренированным» слухом, не имеющих навыка восприятия: две поздние сонаты Бетховена, 21-я соната Шуберта, два «Трансцендентных этюда» Листа и на бис – Рахманинов. Вартанян – не просто исполнитель с высочайшей техникой, но и пианист с предельной эмоциональной гибкостью, способный чувствовать и передавать тончайшие нюансы композиторского письма.

«Я всегда слушаю тишину»

У него при этом и с чувством юмора все в порядке. «Тут такие тени! Можно оправдать любое непопадание по клавишам, – пошутил он, закончив исполнять 28 сонату Бетховена – А в Тольятти мне аплодировали дольше!» Пианист действительно находился весь концерт на затемнённой сцене, в круге света. С этой темы и началось интервью после концерта.

Вазген Вартанян: – Тени,  действительно,  немножко сбивали с прицела. В теннисе можно переиграть очко, а в Бетховене, к сожалению, ноту не переиграешь. 

Сергей Гогин: – Что вам нужно для комфорта во время концерта, и какую обстановку, наоборот, вы считаете некомфортной?

– Дискомфорт может возникнуть из-за ничтожной мелочи. Один человек из зала способен провалить целый концерт (если, конечно, есть цель мне навредить). Я в этом смысле очень восприимчив, потому что я всегда слушаю тишину. В таком репертуаре она для меня крайне важна, и если она нарушается шмыганьем носом, или кто-то начинает ходить или разговаривать… Ну, телефоны – это вообще бич для современного музыканта. 

– Но вы, похоже, научились не реагировать на звонки и вспышки фотоаппаратов…

– То, что у меня при этом внутри, никому не видно.

– В одном из интервью вы сказали, что роль пианистической школы преувеличена, что она тормозит развитие и что индивидуальность исполнителя важнее. Не могли бы вы пояснить эту мысль?

– Есть люди, которые достигли каких-то высот в разных областях, например, в моде, но до этого они учатся дизайну одежды. Так же и музыкант, который из ученика со временем превращается в носителя каких-то тайн. Тогда с него начинает спадать… не шелуха, конечно, потому что школа – это не шелуха, но что-то внешнее. Допустим, Бетховен учился у Гайдна, и когда он понял, что он есть Людвиг ван Бетховен, он «послал» Гайдна подальше и пошел своим путем. При том, что никто лучше Йозефа Гайдна в то время научить его не мог.

Сложно смириться с тем, что не у кого учиться

– Каждый год много людей заканчивают консерватории и другие музыкальные вузы по классу разных инструментов, но концертирующими исполнителями становятся единицы. Какими качествами должен обладать человек, чтобы построить сольную исполнительскую карьеру?

– Сегодня это такая же проблема, как дефицит воды или перенаселение планеты. То же – с переизбытком выпускников музыкальных вузов. Все новые и новые «рты» выходят из учебных заведений. Раньше, скажем, до войны, великих музыкантов можно было пересчитать по пальцам: пианистов человек пять, столько же великих дирижеров и певцов. Теперь перестали рождаться великие, но хороших по техническому уровню исполнителей – много. Как и во всем: технический уровень растет каждый день, зона комфорта расширяется – за счет чисто человеческого мышления, познания мира. Поэтому сегодня мне одиноко в этом мире. Сложно смириться с тем, что не у кого учиться. Если бы жить во времена Достоевского, Рахманинова, Горовица или Карузо… Но этого уже нет, идет сумасшедшая подмена понятий, вещи ставятся с ног на голову, люди путают успех с величием, и в этом есть конфликт. Раньше одно дополняло другое, и до 80-х годов прошлого века эта формула еще действовала. Сейчас чем меньше человеку есть что сказать в искусстве, тем легче ему делать карьеру. Он не тратит время на осмысление симфонии Бетховена, он – звонит, договаривается, ходит на нужные встречи, заглядывает в глаза менеджерам и дирижерам. В принципе, такое было всегда, даже Моцарт страдал от неумения привлечь к себе внимание общества.

Зачем «предъявляю» Рихтера?

– Выбор репертуара – ответственное решение, потому что это связано с тем, что нужно будет «прожить» произведение, посвятить ему часть своей жизни. Как вы решаете эту задачу? Другими словами, почему – Бетховен, Шуберт и Лист?

– Программа была приурочена к 100-летию Святослава Рихтера, и я продолжаю ее исполнять. Это лишний повод обратиться к этой музыке. Когда подобных композиторов ставишь в программу, на тебя странно смотрят, говорят: зачем? Сейчас это непопулярно. К этому вообще мало кто обращается, за исключением нескольких пианистов, для которых это – «тренд», причем он может быть разным: Артур Шнабель, например, не играл ни одной ноты Шопена, ни разу не играл Рахманинова, хотя жил в его время. Но тогда люди должны привыкнуть: если они тебя приглашают, то должны смириться, что ты приедешь играть что-то «скучное». И когда меня спрашивают – зачем, я «предъявляю» им имя Рихтера, для которого эта музыка была важна. А просто так выйти и сыграть такую программу сложно: велика роль организаторов концертов. Поскольку «продукции» много, выросла роль торгашей. Если к Рахманинову вставала очередь из известнейших мировых импресарио, и тот рассматривал контракты, то сейчас музыканты выстраиваются в очередь к менеджеру, мечтают попасть к нему на прием. Человек прагматичный будет продавать все – от спичек до искусства. Если раньше организацией концертов занимались настоящие поклонники музыки, то сегодня менеджеры могут не иметь образования и даже музыку не слушают. Посылать им записи – лишняя трата времени: она даже если и послушают, то не поймут ничего. Печально, но сфера искусства сужается.

– Зато люди активно посещают концерты интерпретаторов классики, типа Ванессы Мэй.

– Интерпретаторы? Это паразиты. Спросите меня про любого пианиста, и, даже если я его терпеть не могу, я никогда не скажу о нем ничего плохого, потому что он, как и я, зарабатывает своей игрой. Но такие люди, как Ванесса Мэй, паразитируют на великом репертуаре. Таких, как Ванесса Мэй, в московских переходах навалом, и даже лучше есть. Подобные ей исполнители убивают искусство и даже больше – убивают восприятие людей. Люди, которые думают, что приобщаются к классической музыке через «Хор Турецкого», не имеют понятия о классической музыке. Это не музыка, а ее заменитель.

- Как вам наш концертный «Стейнвей»?

– Отличный инструмент!

– В какой стране вы сейчас живете?

– Я стараюсь чаще находиться в России. Если я родился в России, как у меня не может быть здесь дома?

В тему

Мнение эксперта:

-  Это огромное счастье, когда власти понимают, что наличие «стэйнвэя» — это некий показатель культуры, планка. И я так рад, что  наконец-то в Ульяновске есть настоящий Steinway с потрясающим звуком, удивительным уникальным тембром, бархатными басами, бриллиантовыми верхними нотами. И дай бог, чтобы он здесь не только стоял, но и на нем бы играли, - прокомментировал в прошлом году культурное событие известный музыкант Денис Мацуев. -  По мнению музыканта, Steinway — это король роялей, так же как Rolls-Royce — король автомобилей. И все же несмотря на высокую цену (ульяновский инструмент стоит около 10 миллионов рублей) концертный рояль Steinway это не роскошь, а необходимость для проявления творческого потенциала пианиста.

Кстати

Черный рояль Steinway & Sons D-274 с личным номером 598.950 был доставлен из Гамбурга в Ульяновск в мае прошлого года на специализированном автотранспорте.

А первая презентация рояля Steinway прошла в 1891 году в Карнеги Холл в Нью-Йорке, в качестве дирижера был приглашен Петр Ильич Чайковский. 

 

Медиахолдинг «Мозаика» - информационный партнёр фестиваля.

Смотрите также:

• Даниил Крамер: «Играть для меломанов – особая ответственность!» →
• Олег Зисер: «Если джазом заразился, то это – навсегда!» →
• Юрий Мартынов: «Предпочитаю играть в одиночку» →