Не имя, а проклятие

Статья по теме

Виктор Абашин: «Во времена СССР считалось естественным служить Родине»

В семье Эриксона Рыбочкина - трое репрессированных: отец, мать и он сам.

- Мои друзья-коммунисты думают, что я ненавижу советскую власть, - говорит Эриксон Михайлович. - Но это неправильно. Для меня неприемлема только большевистская структура - самая самоедская в истории человечества, которая уничтожала не врагов, а в основном единомышленников. А после хрущёвского периода мне советская власть доверила курировать оборонную промышленность. Для меня развал СССР - трагедия…

В честь изобретателя телефона

- В февральский вечер 1932 года в селе Чердаклы в семье Михаила Никифоровича и Екатерины Фёдоровны Рыбочкиных на свет появился четырёхкилограммовый карапуз, - начинает Эриксон Михайлович неторопливый рассказ. - Отец мой - большевик, ортодокс - работал начальником районного НКВД. Мама была активной комсомолкой.

Отец привёз жену с новорожденным домой на персональном жеребце секретаря райкома ВКПб в повозке с мягкими сиденьями, а сам вскоре ушел на работу. Чиновники трудились тогда до глубокой ночи. Уходили, только убедившись, что их начальник покинул рабочее место. Отец в порядке исключения в девять вечера был дома. За ужином обсудили, как назвать малыша. Мама хотела Геннадием, отец не возражал.

Утром Михаил Никифорович направился в загс. По пути зашёл в НКВД. Сослуживцы поинтересовались, как решено назвать мальчика. Отец сказал: Геной. Тут же стали советовать: «Что ты! Теперь другие имена - Эдисон, Альберт, Вилорикс (Владимир Ильич Ленин - освободитель рабочих и крестьян)».

И вдруг взгляд Михаила Рыбочкина упал на телефонный аппарат с надписью: «Эриксон и компания». Отец провозгласил: «Вот его имя! Красиво и символично!» - так и записали в книгу регистрации. Мама спокойно сказала: «Пусть будет Эрик!». И только прадед проворчал: «Это не имя, а клеймо!». Как в воду глядел…

В концлагерь за троцкизм

В 1935-м отца арестовали. Он был уверен, что это недоразумение. Его приговорили к 3,5 годам концлагерей. Обвинение: статья 58, пункт 10 - троцкизм.

Оказалось, на одном политзанятии Михаилу Рыбочкину задали вопрос: «Есть ли у Троцкого заслуги перед победой революции?», и он сказал: «Конечно, есть, но в последнее время Троцкий разошёлся с социалистической партией и товарищем Сталиным по вопросу мировой революции».

А утром пришла «ксива» от одного из слушателей. Были и другие наговоры, включая контрреволюционную агитацию. Отец писал из заключения и Сталину, и Берии. Начальники лагерей переводили таких неугомонных политических к уголовникам, те с ними расправлялись. Тела потом сваливали в яму возле лагеря. Недели через две, как наберётся полная, яму засыпали землёй и составляли акт: числа 29 здесь похоронено 140 врагов советского народа. Имена не записывали. Поэтому никто не знает, сколько было жертв политических репрессий.

Когда отца репрессировали, семья вернулась в Андреевку. Как ни странно, маму не исключили из комсомола. Даже избрали секретарём комсомольской ячейки колхоза.

Мама, крести Эрку!

Её забрали в 1937-м. Пришли утром. Мама была в передней, я спал, бабушка квашню месила. Мать закричала, я вскочил, ухватился на неё. Один амбал взял меня за шиворот и кинул между сундуком и голландкой. Второй толкнул прадеда в грудь. А бабушка дрожала и молилась. Когда мать сажали в воронок, она крикнула бабушке: «Мама, крести Эрку!».

Бабушка меня сразу же крестила. Маму обвинили в контрреволюционной агитации деревенских комсомольцев. Она вернулась из тюрьмы в конце 1938 года физически и психически надломленная. Потом я узнал, что приходили разнарядки на каждую область, сколько надо арестовать, сколько расстрелять. И примечание: детей старше пяти лет обоих репрессированных родителей забирать в специнтернат. Бабушку с дедом известили, что внука через 10 дней заберут. Они пошли к председателю колхоза, но он ничего не мог сделать. И бабушка с прадедом стали на коленях молиться. Вскоре приехали из Куйбышева первый секретарь обкома партии и главный нквдэшник. Их направили ночевать к нам. Бабушка сделала угощение. Прадед стал просить за меня. Те дали ему бумагу, карандаш, продиктовали заявление. Дней через пять прибежала курьерша, кинулась на шею бабушке: «Тётя Люба, Эрика вычеркнули!».

Вот так молитва меня спасла.

Семьдесят пять четвёртого уже!

Я пошёл в школу в 1939 году, а в 1941-м война началась. Ничто не предвещало беды. Люди спозаранку вышли на работу, и вдруг - митинг. Всё село собралось у сельсовета. Председатель зачитал обращение Молотова о вероломном нападении Германии. Народ стал понуро расходиться. Вечером пришли первые повестки, заголосили женщины. А в 1942 году нас, мальчишек, кто покрепче, забрали из школы на работу. Я даже рад был.

На быках пахали, ездили, сеяли, молотили, убирали урожай. Жили в поле в землянке, спали впокатуху на полу. Утром бригадир кричит: «Робяты, подъём! Семьдесят пять четвёртого уже времени!» - ему председатель подарил карманные часы, а он неграмотный был. Мы дружно вскакивали, быки уже были накормлены, запряжены. Председатель заботился, чтобы мы были обслужены, как лётчики.

В таком темпе и пережили войну. Ближе к концу войны около правления на столбе появилась тарелка - громкоговоритель. Как едем в поля, слушаем последние известия. 9 мая смотрим - народ стоит. Вдруг кто-то шапку в воздух кинул. Мы быстрей туда. Бригадир кричит: «Берите лошадей! Скачите по полям! Скажите - война кончилась!».

Война кончилась!

Рассказывая о победе, Эриксон Михайлович не может сдержать слёз.

- Ох, что это было! Едешь, все глядят на тебя… Какое-то у людей было предчувствие. За 200 - 300 метров они уже бросают работать и ждут. Как услышат про победу - обнимаются. А одна женщина прямо ошалела: «Мой теперь вернётся, я уверена!» - на чудо все надеялись.

После войны я вернулся в пятый класс. Окончил семилетку с отличием, поступил в техникум от завода Володарского. Репрессии почувствовал уже на втором курсе. На практику на завод меня не пустили. На четвёртом курсе из аэроклуба отчислили. После техникума поехал в Ленинградскую академию связи поступать, сдал всё на отлично - не приняли.

Когда Сталин умер, я пытался поступить в лётное. Опять всё сдал на отлично - не зачислили. Только потом мне товарищ рассказал, что хотели принять. Глаза закрыли на то, что отец умер в 1935 году и у матери статья 58-я. А потом смотрят: имя - Эриксон. А тогда самая борьба с космополитизмом была. Не пропустили.

Скоро времена изменятся

Я тогда с расстройства улетел в Москву. Записался на приём к Ворошилову. Он мне сказал: «Скоро времена изменятся». Потом - комсомольская стройка, армия. Служил в десантных войсках. Присягу у нас принимал сам дядя Вася Маргелов.

В июне 1996 года началась реабилитация, меня допустили в архивы КГБ. Весь год я знакомился с документами, делал записи.

Оказывается, у нас из 11000 репрессированных не было ни одного настоящего врага народа или вредителя. Система сама выдумывала себе врагов и планомерно их уничтожала… Так что я против советской власти ничего не имею, а систему большевистскую ненавижу.