Андрей Геласимов – очень сценарный писатель: практически вся его проза экранизирована, а роман «Дом на Озерной» вышел после одноименного сериала. Во время недавней встречи в Ульяновском педуниверситете он говорил в основном о кино и телевидении, о своем «медийном» подходе к прозе.
Геласимов получил известность после публикации повести «Жажда», роман «Рахиль» принес ему «Студенческий Букер-2004». В 2009 году стал лауреатом литературной премии «Национальный бестселлер» за роман «Степные боги». Его много переводят на иностранные языки, он даже был признан самым популярным во Франции российским писателем на Парижском книжном салоне 2005 года. Филолог по образованию, он также закончил режиссерский факультет ГИТИСа. Об отношении писателя с кино, языком, критикой, искусством и книжным рынком – это интервью.
Кадры из антикризисного фильма «Дом на Озёрной».
С. Гогин: Почему вас больше переводят во Франции, чем в других странах?
А. Геласимов: Уже нет! Так раньше было, теперь американцы больше переводят, они купили у меня все. Французы еще не успели перевести «Степных богов», а американцы уже выпустили и «Степные боги», и купили в рукописи роман «Холод», который у нас еще не вышел. Я так понимаю, что они действуют через литературных агентов по всему миру. Мое «французское имя» помогло, американский рынок – это финальная часть карьеры, с улицы туда не попадешь.
– У Михаила Веллера есть произведение под названием «Технология рассказа», где он делится своим литературным опытом. У вас есть своя «технология»?
– Нет, хотя в прошлом году я по приглашению Техасского университета в Остине читал лекцию о том, как пишется роман. Как роман строится, я знаю. Поскольку я работаю в кино, там без структуры нельзя: общая экспозиция, экспозиция героя – на какой секунде мы с ним встречаемся, как мы показываем его мгновенный конфликт со Вселенной, чтобы за счет этого сразу прорезался его характер. Эту киношную технологию я нагло тащу в литературу: использую в литературе приемы, которые я изучил в драматургии.
– Критик Дмитрий Быков в статье 2003 года охарактеризовал вашу прозу как литературный мейнстрим, довольно уничижительно назвав ее «сладкой ватой»: читается легко, но быстро забывается…
– Меня не очень интересует его мнение. Я не вижу в его текстах того, что я ищу в литературе. А я ищу эмоцию, смысл и новую тайну о человеке. Дима ничего этого не открывает, он слишком занят политическими баталиями. Мне не интересна политика вообще. Полагаю, его отталкивает открытая эмоциональность моих произведений. Он человек ироничный, он окружен броней самозащиты.
О хвале и клевете
– Пушкинскую фразу «Хвалу и клевету приемли равнодушно» вы толкуете как спокойное отношение к похвале и критике. Но психологи нам говорят, что человек проецирует на других то, что его раздражает в самом себе, в этом смысле критик – это диагност, «зеркало», и к профессиональной критике стоит прислушиваться.
– Может быть, но Быков не понял одного: в ранних вещах у меня много написано «между строк», я часто работаю на умолчании и на паузе. Критиков раздражает эти мои «он сказал – она сказала», а для меня в этом – ритм. Мои герои говорят просто, но говорят такие вещи, от которых слезы на глазах. Высокий эмоциональный накал, который я передаю отстраненно, – это художественный метод, который я нашел, меня это возбуждало. К тому же в рассказчики я брал человека, который не очень ладит с литературным языком: это человек простой, из народа. Мне хотелось попробовать: а как сложные чувства может выразить человек, у которого «интерфейсы» не столь сложны, но чувства-то он испытывает такие же, как академик Дмитрий Лихачев!
– Поэтому в тексте вы употребляете просторечное «одеть» вместо «надеть»?
– Естественно. Так говорят персонажи. Как говорил Ролан Барт, автор в тексте должен умереть. Не надо показывать своей учености. Этого, в частности, не мог понять критик Дмитрий Быков. Он свою ученость показывал везде и всегда. Ну не нужно этого, мы же художники. Я сам кандидат филологических наук, доцент, я могу в своих текстах бесконечно цитировать Платона, но кому это интересно? Создай художественный образ, от которого у человека выступит влага на глазах!
– Вас сравнивают с Викторией Токаревой, которая по образованию – сценарист…
– Мне нравится, когда меня с ней сравнивают, потому что она неслабый сценарист, у нее за спиной «Джентльмены удачи». Я люблю это кино и считаю его вершиной советского кинематографа.
Я жизнецентричен
– Вы сразу начали писать «медийно» и кинематографично?
– Думаю, да. Писатель Олег Павлов, когда прочитал «Жажду» в рукописи, сказал: «Это не повесть, это пьеса». Мне совершенно не хотелось вставлять размышления героя о жизни, они должны проявиться в действии. Основной закон кино – только через действие рождается характер и поступок, через выбор и решение. Если героя мучает совесть – покажи мне это в действии!
Для писателя очень важно, чтобы появился человек, который подтолкнет к творчеству. Мой дебют состоял в том, что, еще живя в Якутске, я выставил свои рассказы на какой-то сетевой конкурс и одновременно отправил их обычной почтой в «Новый мир» и в «Октябрь». Так получилось, что в том конкурсе я прошел в финал, а Олег Павлов, который сидел в журнале «Октябрь» на «самотеке», довольно быстро прислал мне имейл: нам нравится рассказ «Нежный возраст», мы его берем. Через неделю он же мне присылает сообщение: «Теперь напиши повесть, двигайся дальше». Я сел и написал «Жажду». Фабулу взял из фильма «Белорусский вокзал», цитировал его напропалую: пропал фронтовой друг, и надо его найти. Потом он мне сказал: «Теперь напиши роман». Я сел и написал «Рахиль». Надо соблюдать ритм!
– Здесь, видимо, сошлась ваша внутренняя потребность и внешний толчок…
– Да, потому что он мне дал понять: напишешь хорошую повесть – мы ее опубликуем. Я подумал: ага, эти люди меня хотят, значит, есть момент выдвижения на литературный рынок: критик Немзер похвалил мои первые публикации, издательство «ОГИ» заинтересовалось…
– Вы сказали на встрече с читателями: «Если нет времени меня читать, возьмите фильм и посмотрите». Здесь есть противоречие: ведь литература – это все-таки текст…
– Я не литературоцентричен. Я жизнецентричен. Я люблю жизнь во всех ее проявлениях. Мне главное, чтобы человеку было хорошо. Искусство я люблю гораздо меньше жизни. Литературу люблю еще меньше, чем искусство. Зато я люблю балет, я с ума по нему схожу.
Андрей Геласимов Фото: АиФ/ Сергей Гогин
– Почему вы противопоставляете жизнь искусству?
– Искусство – это результат амбиций конкретного художника. Его мучит гордыня, он решает вопрос – талант он или нет. Потом ему говорят: ладно, ты талант, вот тебе немного денег. О, еще и деньги?! Возникает экономический вопрос, тема гонорара: а можно больше? Ему говорят: а вот так можешь написать? Это уже вопрос заказа. А начиналось все с амбиций. Поэтому я к искусству отношусь спокойно.
– И вместе с Татьяной Толстой не любите «Черный квадрат» Малевича?
– Я понимаю его ценность, понимаю всю глубину этой революции. Он эстетической ценности не имеет, но идеологическую составляющую, которая была важна в искусстве 20 века, невозможно переоценить. Это было начало нового мышления. Это очень круто.
Смотрите также:
- Алексей Соколов: «Иногда я чувствую себя Ван Гогом с Красной речки» →
- Владимир Потапов: «Я не стал бы снимать войну ради денег» →
- Доброе кино: их фильмы смотрят и взрослые, и дети →