Вторые рамы – дело хозяйское
К весне Аркадий Александрович относился необыкновенно трепетно. После московской зимы он приезжал в Прислониху и обязательно лично (это был целый ритуал) вынимал в доме вторые рамы и открывал окна.
Однажды Нянька (няня Катя, Нянька – Е.В. Шарымова – добрый ангел семьи Пластовых. – Авт.) забылась и к его приезду сама вынула вторые рамы в одной комнате. Он приехал, огорчился, а она тоже расстроилась и говорит: «Да нет, это я не так сделала». И когда он ушёл, быстро вставила рамы обратно и заклеила бумагой.
Кормили шмелят
Аркадий Александрович очень любил всё, что было в лесу. Самыми первыми по оврагам расцветали цветы мать-и-мачехи. Ему приносился маленький букетик, всё это ставилось в рюмочку, в хрустальный бокал и давало хорошее настроение. Потом сон-трава, ландыши, купавы, дикие ирисы. За всем этим он ходил, ездил на велосипеде и мотоцикле. Всё это он писал. Любил наблюдать за перелётами птиц, слушать соловьёв. Иногда ночами не спали, ходили слушать соловьёв.
Весной из подпола в комнату начинали вылезать маленькие шмели. Это было целое дело! Мы их как-то ловили, накрывали стаканом, подсовывали под него лист бумаги, выходили на крыльцо. И прежде чем выпустить, давали подкрепиться: каплю воды и каплю мёда. Он ещё маленький, глупый. Пил воду, потом хоботок опускал в мёд. Всё семейство смотрело за тем, как они улетали.
Очень любил одуванчики, не разрешал их выкапывать. С тех пор они расплодились по всей усадьбе.
Телячьи нежности
Были в жизни святые моменты. К таким, конечно, относилось рождение телёнка. Когда телёнок рождался, его вносили в дом, привязывали шлеёй из тряпочек к какому-нибудь сундуку, и он в прихожей жил.
Потом он подрастал и начинал по ночам этот сундук таскать. Грохот был страшный, все просыпались, Аркадий Александрович сердился, я под нос бурчала: «Скотоводы…».
Нянька тогда говорила, что вот, пора его продавать, кто-то уже её спрашивал. (Деньги, которые выручали за телёнка, «телячьи деньги» – это были деньги Няньки, святое было дело.) А Пластов говорил: «Погоди ещё немного, я его ещё попишу…».
Её величество корова
Коровы в доме были самые разные. Когда предыдущая старилась или что-то с ней происходило и приходилось с ней расстаться, большими слезами все женщины дома плакали, провожали её как человека.
За новой коровой ездил Аркадий Александрович и Нянька. А Коля их возил. Ездили в Астрадамовку, в Урень, туда, где были на продажу коровы.
Брали с собой маленькие бутылочки – чекушки. Приезжали на место, беседовали с хозяевами, брали молочко на пробу. На бутылочках были наклейки и надписи – от какой коровы. Возвращались домой, наутро смотрели молоко – какой отстой. Уже было ясно, какая жирность молока: некоторые – чуть-чуть, а некоторые – половина. Выбирали и по окрасу (рубашке), и чтоб ножки были низкие, а хвост длинный. И ещё много разных признаков у хорошей коровы.
Наконец, эту корову покупали, и это было счастье. Вели её домой (пешком, естественно, с кусочком хлеба), опять же Аркадий Александрович с Нянькой. Были у него коровы любимые, которые подолгу жили и с которыми он не хотел расставаться, даже если они уже плохо доились. Они уже были как члены семьи. А он всегда считал своим долгом чистить у коровы, делал это великолепно. (Потом я к этому делу присоединилась, мне тоже очень нравилось.)
Последняя корова при жизни Пластова была замечательная по всем статьям. Зимой выпускали её погулять, она бродила по двору, и в любом возрасте зимой она начинала прыгать: такая грузная, старая корова – прыгает, прыгает…
В это время у него была любимая курица – ярко рыжая, хохлатая, которая всё время чего-то пела. Она была любимой женой у петуха, держала всех в строгости и всё время неслась. Эта любимая курица любила сидеть на любимой корове, любила, чтоб тёпленько. Даже такая фотография есть. Корову (её звали Жданка) сдали на мясо уже после смерти Аркадия Александровича.
Какой изысканный момент…
Когда Аркадий Александрович уставал работать, он приходил в дом и просил Няньку: «Я прилягу, а ты смотри, если засну – меня разбуди. Семь минут, ну десять». Она говорит: «Ладно уж, пятнадцать!» Засыпал мгновенно, а Нянька всегда чуточку прибавляла. Он просыпался и сердился: – «Ну почему? Я же должен работать».
Всё время он был в работе. Я не знаю, мог ли он думать о пустяках? Всё было связано с искусством. По вечерам летом мы иногда сидели у двора. Смотрели, как возвращается стадо, просто разговаривали на свежем воздухе. Вот однажды сидим, уже сумерки. Закат догорает. И он посмотрел на кусты сирени на фоне заката: сучки и листья очень тёмные на фоне оранжевого заката. И он мне говорит: «Ты посмотри, какой изысканный момент. Какая задача для художника!..»
…Обычно мы зиму жили в Москве. В конце марта приезжали в Прислониху и жили там до ноября. В свою последнюю весну Аркадий Александрович приехал раньше нас и, как рассказывала Наталья Алексеевна и Нянька, он зашёл, снял шапку, перекрестился: «Господи, наконец-то я дома»… Потом говорит: «Я больше в Москву не поеду, я буду жить здесь, с вами…»
Записано в 2003-2009 гг. в Прислонихе.