Два портрета в одной раме

Практически одновременно открыли свои персональные выставки  два наших, не побоюсь этого слова, выдающихся художника, два земляка. Мы побывали на обеих. Кроме того, не раз ощущали на себе гостеприимство их домов. И даже рискнём предположить – сдружились, поскольку поддерживаем с ними постоянную связь по работе и не только….

Одного в селе Молвино Тереньгульского района кличут дядей Женей. Не то чтобы односельчанам лень выговаривать «почётный член российской академии искусств Евгений Николаевич Шибанов», а просто он сам так ставит себя: «К чему эти чинопочитания, из одного колодца воду пьём, одним воздухом дышим», - говорит он.

А в старомайнском селе Красная река  художника Соколова зовут чаще не Алексеем Анатольевичем, а просто – Художником. Это и имя, и фамилия, и суть. «Ну я же художник? - разводит он руками. – Художник. Так что, всё правильно».

Там, где Бог…

Шибанова и Соколова объединяют многие черты характера. Мужские черты. Те самые, что определяют стиль, поступки.  Честность, наверно, главная из этих черт.

«Я вот, каюсь, три года бездельничал, - выдал Алексей Соколов оторопевшей публике, ждущей академического предисловия,  на открытии выставки «Предчувствие весны» в три пополудни 18 февраля, и продолжил, как ни в чём не бывало. – А одним утром проснулся – и кинулся рисовать. Пять картин в день – и никаких чёрных мыслей. Искусство и есть – допинг. Все картины, что вы видите – есть свидетельство моего пробуждения от долгой зимы».

Дядя Женя – Шибанов – словесной эквилибристики тоже не любит: «Всё красивое и правильное написано до нас, - говорил он мне, теребя в руках маленькие томики Шиллера, Гёте. – Художник вообще может не говорить. Да и не должен. От него ждут другого».

Наверное, так и становятся народными художниками. В смысле – о народе, для народа, среди народа. Оба мастера живут в глухих углах, вдалеке не то что от больших городов, а даже от нормальных дорог. И счастливы этим.

«Город? А чего я там не видел? – по-детски удивляется Соколов. – Я когда туда попадаю – меня, считай, нет, так, тень одна. Здесь только жизнь. И Бог – тоже здесь».

«Одиночество – вот моё счастье, - вторит Шибанов. – Открываешь глаза – и никого вокруг, только воздух, пруд, огород…». Одна из последних картин «Угол» (с одиноким псом на полу старой комнаты) отчасти объясняет необходимость человека в обретении своего места в жизни, хотя и несколько пугает настроением обречённости.

Впрочем, одиночество для обоих – категория, скорее, философская. Прежде всего, их любят. А это уже не одиночество. Что Соколов, что Шибанов – далеко не мизантропы. Поиски внутреннего покоя, душевного равновесия не исключают общения с окружающими.

«Я могу не спать, да я уже давно практически не сплю, всё рисую, боюсь не успеть заметить ту красоту, которая вокруг меня, рядышком, - говорит Соколов. – Только вот рисовать в стол было бы обидным. Художник без зрителя просто не может существовать. Дело даже не в тщеславии или честолюбии. Это – вопрос энергетического свойства: не поделишься – захлебнёшься».

«Про одиночество – это я фигурально, - поправляется Шибанов. – На моих картинах,  – сплошь люди, и я их не выдумал. Они тут, живые, дышат, ходят, плачут, смеются». Да и не только с живыми имеет дело дядя Женя. Штук шесть гробов уже смастерил он в разное время – для своих почивших односельчан.  А нас, корреспондентов «АиФ»,  в ноябре, когда мы приехали к нему в Молвино, встретил словами: «Смотрите, я только что перестелил пол».  Руки его не только к кистям привычны – Евгений Николаевич, когда не пишется, и печки кладёт, и картошку выращивает.

После точки… идём дальше

Огороды у обоих – никакое не хобби, а суть повседневное, необходимое. «Когда перебрался в Красную речку пять лет назад, - вспоминает Соколов, - мне даже ещё пенсию не платили. Вот я и стал сам выращивать всё. А поначалу-то приходилось за картошку или дрова портреты селян выписывать».

Шибанов пишет деревенский люд просто так, без дров и картошки. Просто это сквозная тема его творческой жизни последние тридцать лет.  В этом году в ноябре  ему стукнет 75; собственно, и выставку в Художественном музее на Новом Венце он приурочил к своему грядущему юбилею: это своеобразный отчёт, точка, говорит он, но, подумав, добавляет: «Хотя, какая ж это точка. Рисовать буду, пока кисть держу в руке».

Свой путь и тот и другой в определённом смысле «срисовали». Соколов иногда видит себя Ван Гогом, любимейшим художником всех времён («Дело не в отрезанном ухе, он и без этого был бы настоящим мужиком»). Шибанов иногда просыпается с душой Эль Греко («Я думаю, что мы похожи»).

И если уж говорить о мужском начале, нельзя не обмолвиться и вот о чём. Оба наших героя – признанные мастера, взрастившие несметное число учеников. Лауреаты, дипломанты и т.д. и т.п. Но ни в Лёше, ни в дяде Жене нет и намёка на богемную томность, и уж тем паче «звёздной» спеси.

Их сила тиха, не криклива. Но убедительна. Шибанов «без шума и пыли» спасает молвинский пруд, хлопочет, собирает деньги на то, чтобы укрепить его берега. Говорит, что это нормально – и говорить об этом нечего. Соколов кладёт время от времени печки краснореченцам за сущие копейки, утверждая, что обдирать людей совесть не позволяет.

Я намеренно старался отойти в сторону от холстов с мольбертами. Ибо не обладаю степенью в искусствоведении, а живопись и графику воспринимаю исключительно по формуле «зацепило – не зацепило». Сразу оговорюсь – меня цепляют оба. Несмотря на различия в технике, манере письма. Соколов называет себя «недоимпрессионистом», Шибановские же персонажи – вполне себе анатомически выверенные и совершают вполне определённые действия. И всё же что-то роднит Николаевича и Анатольевича. Они филигранны, но понятны (а это высший пилотаж!), они нечеловечески  чувственны, а главное, как я уже говорил, честны, правдивы. Любой шаг их может оказаться ошибкой, но не ложью. И каждый из них наделён силой признать это вслух.

Два художника. Два интересных мужчины (если верить женщинам, - авт.). Настоящие мастера, черпающие вдохновение у неба, чтобы напоить им землю.